смотреть в окно. А им уже несли еду, и в вагон набивались пассажиры из соседнего, купейного вагона, и вот уже Мона с ужасом обнаружила себя буквально запертой внутри толпы. Похоже, и сам Давидик понял, что переборщил, и, пятясь, отправился искать Лолу с Никитой.
— Ой, Нонночка, подпишите, — в лицо Моне совали бумажки, какие-то журналы, кто-то даже протянул ладонь, — распишитесь! Ой, вы такая молоденькая! Ой, какая же красивая девочка, вот, Людочка, будешь хорошо кушать, будешь такой же красивой… а кто же тебе глазик-то подбил, а? Жених? Да какой жених, — басил кто-то сзади, она замужем уже! Какой замужем, сдурел? Она в школе учится! А в школе че, замуж нельзя выйти? У Моны все поплыло перед глазами.
— Товарищи, — взмолилась она, — воды дайте, мне ж душно…
Мона очнулась от потока свежего воздуха. Она лежала на полке в служебном купе, и проводница обмахивала ее мокрым серым полотенцем.
— Нет, ну совести нет, до чего ребенка замучили! Еще чуть, и разорвали бы, — она подсела к Моне и стала поить ее крепким чаем.
— А где рюкзак мой? вскрикнула Мона, — где?
— Да что ты переживаешь, тут он, тут, — проводница вытащила рюкзачок из-под столика. — Кому это барахло нужно…
Мона нащупала под рубашкой Ки-Риня и, оттянув рубашку, заметила на ней запекшуюся капельку крови.
— Спасибо, я пойду, наверное? — Мона Ли села, подтянула к себе рюкзачок, — а то там ребята ждут.
— Да посиди еще, проводница была совсем молоденькой, не заезженной жизнью и работой. — Расскажи про кино, а? Надо же, я вот артистов редко видела, они в купейном или в спальном, к нам в плацкарт таких не сажают, а интересно как! Кто на ком женат, кто развелся, такие случаи бывают, и у проводниц я видела даже тетрадки есть, они туда автографы собирают. — Она тараторила, присев около Моны, делала огромные глаза, прикладывала руки к сердцу — все что-то рассказывала про свою деревню, откуда она сбежала, сев на проходящий поезд, про какую-то бабку, про общежитие, где она живет, про парня, который ей нравится. Мона сидела рядом, смотрела в окно — вечерело, давно лесостепь сменилась березовыми рощицами, кучнее стояли деревеньки, видны были мальчишки, бегущие вслед за поездом, на переездах, за шлагбаумом, стояли машины, люди шли с работы. Мона размышляла — вернуться назад? Там опять этот наглый Давидик полезет, да еще ночь впереди, а с рюкзаком опасно, сдернут — не заметишь. И, справедливо рассудив, что лучше болтливая проводница, чем неизвестное, чужое и жадное до сплетен и денег нутро вагона, она сказала:
— Ой, а как тебя зовут? — и сама протянула руку, — я Нонна, а ты?
— Я? — проводница даже открыла ротик, — я? А! Я? Я — Наташа! Вот, — и замолчала.
— Наташ, а можно чего-то попить? Чаю бы?
— Хочешь с лимоном сделаю? — Наташа просияла своими веснушками, — я сейчас! Я — мигом! Я в буфет смотаюсь, тут через два вагона! Ты только не открывай никому! — и, подмигнув Моне, вышла, заперев служебное купе на ключ.
Мона развязала рюкзак, опять проверила — на месте ли деньги, свернула куртку, положила ее внутрь, опять затянула завязки. Сколько же там денег? Моне было жутко любопытно, но пересчитывать было страшно. Тут ручка задергалась, в дверь купе постучали.
— Мона? Мона? Это я, Давидик, Мона? Открой? Ты куда ушла? Тут Никита с Лолой, мы тебя ждем. Мона?
У двери послышался еще один голос, женский.
— Дэйв, ты чего ломишься туда? Там же написано — служебное купе, пойдем, Никитка принес вина, там еще наши едут, с Планерского, пойдем, Дэйв…
— Лол, отвали, — Давидик продолжал стучать.
— Пошли, а — заныла Лола. Мона прекрасно знала ее голос. Это была Галочка Байсарова.
Вернувшаяся проводница строго прикрикнула — та-а-а-к! билетики в порядке? постельное брали? девушка из какого вагона? — и Давидик с Лолой исчезли. Остаток вечера Мона развлекала Наташу сказками о личной жизни известных актеров, сплетничала с удовольствием, пощадив только Лару Марченко, и умолчав о Саше Архарове, о котором проводница хотела знать всё.
— Ой, как я Архарова люблю! — она закатывала глаза, пока Мона пила чай с «Шахматным» печеньем, — ты знаешь, он однажды ехал в спальном со своей женой, мы как собрались все, думали, прогонит, ну, автографы попросить хотели, нет, он вышел, ой! Такой красивый-красивый! Прям высокий, и такая у него улыбка, ой, мамочки! А потом он к Эльке зашел, представляешь?
— А? переспросила Мона, — а Элька — кто?
— Я бы тебя сказала! — со злостью ответила Наташа, — клейма ставить негде. Но на лицо красивая, только дура. Так он с ней, короче… того… представляешь? Жена прям рядом, а ему хоть бы что! Элька потом всем хвасталась. Мона вдруг покраснела так, что выцветающий синяк налился фиолетовым:
— Врёт все твоя Элька! Архаров не такой!
— А какой? — Наташа открыла дверцу шкафчика — дверца изнутри была оклеена фотографиями Архарова. В ковбойской шляпе. В камзоле со шпагой. В солдатской пилотке. Волосы до плеч. Короткая стрижка. Парик. Улыбка — печальная. Строгая. Ласковая. Нежная. И так далее. У Моны заныло сердце, а перед глазами встал пепельный утренний песок пляжа, густое, почти черное еще море, белая чайка, стоящая на одной ноге у кромки воды.
— Наташ, ты извини? я посплю.
— Ну да, с жалостью сказала проводница, — конечно. Лезь на вторую полку, там чистое все, спи.
И застучали барабанные палочки, отбивая ритм, и вплелась флейта, и убаюкала, и усыпила, и Мона уснула, положив рюкзак под голову, и не слышала, как поезд подъезжал к станциям, как выходила Наташа, возвращалась, опять выходила, будила пассажиров, рассаживала новых, и проснулась Мона оттого, что кто-то тихо и ловко вытащил рюкзак из-под её головы.
Мона проснулась мгновенно. В купе было темно, хотя, как поняла Мона, живущая по «внутренним часам», было уже около семи утра. Коленкоровая штора была спущена, горел ночничок над нижней полкой, а на самой полке, укрывшись простыней, спала Наташа. Мона Ли видела в темноте, а уж в полутьме она сразу разглядела Давидика, который, держа в руке Монин рюкзачок, уже делал последний шаг к двери. Мона прыгнула на него сверху — как кошка. Давидик, не ожидая этого, потерял равновесие и упал, стукнувшись головой о столик. Мона спокойно разжала пальцы на его правой руке, вытащила лямки рюкзака, закинула его на полку, и, подтянувшись, влезла на прежнее место. Она уже не спала до Москвы. На Давидика наступила чутко спящая Наташа, когда до Курского вокзала оставался час пути. Давидик расшиб затылок, но в остальном был жив и здоров. На Наташин крик прибежал бригадир поезда, любопытные пассажиры, и Лола. Шум стоял невообразимый. Мона Ли вжалась в стенку, почти слившись с ней, но на нее никто и не обратил внимания. В конце концов Давидика
